В мире интересного

[rdjude]

Я тут перевела интервью Роберта Дауни мл. из ноябрьского номера "Плейбоя". Если его еще кто-то не видел, welcome. Интервью большое, я его переводила частями и выкладывала ими же. Решила не морочить голову, а так же выложить и здесь. Можно считать, что "части" - это страницы, а не логически завершенные куски. Enjoy

Часть 1

Интервью брал Майкл Флемминг в офисе компании Team Downey в Венеции, Калифорния, прямо перед отлетом Дауни в Лондон. Флемминг рассказывает: «Дауни сильно изменился с того интервью, которое я брал у него в 1997 г. Он не стыдится прошлого, но не позволяет останавливаться подробно на том, что стало ремаркой его выдающейся жизни. Неизменными остались его просто таки электризующее остроумие и стремление приколоться. Мы начали общение под ярким послеполуденным солнцем, так что Дауни имел возможность позагорать, чтобы потом сверкать загорелым лицом на съемочной площадке ШХ2».

Плейбой: А что, звезды кино не должны избегать прямых лучей солнца, чтобы не портить кожу?
Дауни: А я хочу немножко подчернить физиономию перед тем, как отправлюсь в Лондон, чтобы услышать от Гая Риччи: «Ну, пижон. Ты нафига загорал? Это же Шерлок Холмс». Собираетесь снимать осенний фильм среди жаркого лета, и что я должен делать, все время ходить в шляпе?

П: Вы всегда слыли независимым. Последний раз мы делали интервью с вами в 1997 г., во время съемок US Marshalls. В то время вы потрясающе откровенно рассказали о том, каково это быть великим актером, погруженным в проблемы с наркотиками. Говорили о пробах у режиссера Майка Фиггиса, куда вы пришли босиком и с пистолетом в руках.
Д: О, да.

П: И о тщетности усилий таких людей, как Шон Пенн и Джоди Фостер, пытавшихся помочь вам, о вашем «паучьем весе» в 138 фунтов.
Д: Это был мой боевой вес.

П: И что у вас был, своего рода, канат для погружений, который мог в любом незнакомом городе привести вас к наркотикам и обратно в отель в течение 45 минут. Продвинувшись так далеко, насколько много в вас осталось от того парня, что давал интервью в 1997 году?
Д: Все. Абсолютно все. Просто иногда необходимо отделять друг от друга различные стадии своей эволюции, и лично, и беспристрастно, ради людей, которых ты должен любить и понимать. И один из таких людей для меня -- я. Я очень хорошо ощущаю того испорченного ребенка, фанатичного театрального актера, нигилиста-андрогина двадцати лет отроду, у которого почти-все-в-порядке, и того женатого парня под тридцатник с маленьким ребенком, потерянного, погруженного в наркотики – все они – разные стороны единого, о чем я не жалею, и я рад держать дверь открытой. У меня есть стойкое ощущение, что я – ветеран войны, которую трудно обсуждать с теми, кто на ней не был. Я сочувствую тем из моих приятелей, которым поставили «диагноз» в соответствии с «духом времени», я считаю это бесчестным.

П: Вы имеете ввиду осуждение Мэла Гибсона на основе обнародованных посланий его голосовой почты?
Д: Я говорю в более общем смысле. Сегодня, если я с кем-то дружу, я его не обсуждаю на потребу публике. Но вспомните, я был в тюрьме, и… я не хочу сказать ничего плохого о враче, но кто-то просто счел, что у меня заболевание мозга. Один выдал «импровизацию», а другие решили нажиться на «правде». Это дало им большее ощущение власти, истинное или ложное, не важно. Но, дело в том, что когда вы в «броне», вас не испугать выстрелом из револьвера. Вот так я это объясняю. Для меня «броней» стало северное Малибу, мои изоляция и зависимость, которые были там. Вот, что я действительно знаю сейчас, и больше не думаю об этом. Но узнал я об этом таким вот отвратительным способом. Да, мне нужны «курсы переподготовки» образовательного характера, но уж никак не пережевывание очевидного.

П: Каким образом все это воспринимается вами?
Д: Ну, сейчас это воспринимается как часть удивительной истории успеха – успеха духа, прежде всего. И мне смешно, когда люди говорят о том, что я изменился, благодаря вещам, которые на самом деле не особо важны. Вот тут разговор портится еще до того, как я начинаю отвечать.

П: Это вы сейчас о том, насколько вы сегодняшний отличаетесь от парня, из того интервью?
Д: Нет. Я вот о чем. Люди мне говорят: «Глянь, как ты изменился. Посмотри на дом, в котором ты сейчас находишься». (Я, кстати, делаю то же самое; я неправильно истолковываю вещи, точно таким же образом, на который столь болезненно реагирую, или не реагирую, но очень хорошо чувствую.) Те люди не понимают главного, что, в принципе, неудивительно. Я имею в виду, черт, некоторые живут в своих трейлерах всего в сотне ярдов от того места, где сидим мы, счастливые и довольные, но совершенно очевидно с умственным расстройством и нереальными желаниями, основанными на вещах, которые физически ложны. А есть другие люди, которых окружает чудесное лето, личный доход которых постоянно увеличивается благодаря различным предприятиям, вынужденные бить по тормозам, подавленные, позволяющие себе открыться для правды, узнать для чего мы здесь на самом деле.

П: Чего не хватало тому Роберту Дауни мл., которого мы интервьюировали в 1997 г.?
Д: Ничего. Нет, честно, у меня нет суждения по этому поводу. Я просто вижу кого-то, кто словно «о, боже мой, жизнь так трудна», вот он сражается, но ничего не выходит. Вы не совсем осознанно понимаете, что должны вызвать, чтобы попасть на следующий уровень. Это как период линьки. Думаю, некоторые фазы развития человеческого существа имеют такой вид взрыва, или может это фазы развития человеческого существа, недопроявленного на том самом уровне.

Часть 2

П: А этот парень когда-нибудь представлял себе Роберта Дауни Мл. образца 2010 года?
Д: Ну, все сводится к тому, во что вы верите. Все это необъективно и сводится к упражнениям в насильственном дуализме, я бы лучше был там, а не здесь, это было лучше, а то хуже. Важно сказать: «эй, чувак, мы здесь и сейчас, и это хорошо», просто прошептать сквозь измерения «эй, у тебя все будет зашибись».

П: В фильме «Впритык», почти в самом начале, когда ваш герой получает резиновую пулю в ногу, он говорит: «Я никогда в жизни не пробовал наркотиков». Когда вы впервые увидели эти строки, это вас смутило?
Д: Смешно, но нет. Кроме тех моментов, когда меня просят вспомнить меня самого и окружающих того периода, я заметил, что оно вообще не всплывает в голове. Никто на площадке не сказал: «Не правда ли, смешно, что ты говоришь эти слова»? Никто этого не сказал, потому что я был предельно «в характере», когда произносил фразу, и наверное, я был наиболее «чистым» из всех в радиусе 50 миль вокруг. Не принимать наркотики в буквальном смысле, в течение пяти или шести лет, все равно, что не принимать их всю жизнь. Я воспринимаю себя как человека, который не нуждается не только в них, но и, что очень странно, в воспоминаниях о той жизни. И, тем не менее, я не закрываю двери, и не притворяюсь, что этого не было. Возвращаясь туда я чувствую больше религиозной преданности нездоровым и саморазрушающим вещам, чем постоянной каждодневной работе. В том контексте, я был счастлив предоставлять свой честный труд тем, кто находил в нем нужду, а когда день подходил к концу, я приступал к своей настоящей работе. Вот и все.

П: Вы говорили тогда, в нашем интервью, что после «Чаплина» вы выбираете проекты глядя на первую страницу сценария. Узнавали, кто режиссер, и затем давали согласие.
Д: Нравилось мне это или нет, я всегда соглашался. (Смеется.)

П: То есть, вы не изучали проект тщательно, как вы делаете это сейчас. Может быть, если бы вы были более дисциплинированным раньше, столь интересные актерские возможности и возникли бы раньше?
Д: Не знаю. Трудно сказать, поскольку это гипотеза из альтернативной реальности. Вы понимаете, о чем я?

П: Конечно. Сейчас вы развиваете свои фильмы. У вас появилось больше дисциплинированности?
Д: Вообще, пассивность для меня самая главная е**нная проблема. Абсолютно ли ты счастлив, работая актером по найму? Я перестал этим удовлетворяться, прежде чем закончился последний проект.

П: Почему?
Д: Просто, так я был воспитан. Те творческие решения, которые я видел в работе моего отца, те пути, которые находила моя мама как актриса, выражая себя в практически андеграундном окружении. Был режиссер, была идея, был новаторский подход, было ощущение восторга и веселья. И «Впритык» стал для меня таким возвратом к ощущению маленькой коммуны приятелей с общими интересами. Для меня он стал таким крупнобюджетным летним лагерем.

П: Ваш отец – Роберт Дауни ст. – автор нескольких признанных независимых фильмов, правда, тогда их называли андеграундными. Его работы часто сравнивали с джазовыми импровизациями. Насколько это соотносится с фильмом, финансируемым большой студией, таким, как «Впритык»?
Д: С этим фильмом произошло практически чудо, более чем с другим проектом любой маленькой студии, в котором я когда-либо принимал участие. Но это относится только к определенной команде, делающей определенный фильм, на определенной студии в некий определенный момент их карьеры.

П: «Определенный момент их карьеры»… вы говорите о людях, уже добившихся успеха и кассы.
Д: А почему одно должно предшествовать другому? Так же, как вы не можете сделать того, что хотите, пока кто-то не поймет, что вы можете добиться того, чего от вас хотят, но не обязательно ждут, это ведь не часто случается? И снова мы сталкиваемся с проблемой пассивности, с ожиданием подходящего времени, когда вы сможете лелеять свою самость. Эта расслабленная нацеленность на самого себя не может дать вам достаточно влияния или способности воздействия, чтобы прекратить каждодневно обижаться на действительность.

П: Для команды фильма «Впритык» вы – новичок. Режиссер Тодд Филипс и актер Зак Галифианакис работали вместе над The Hangovers. Вам не показалось, что вы вломились в существующий дуэт?
Д: Моя вера в себя настолько высока в последнее время, что я просто счастлив работать с людьми, у которых уже сложившиеся отношения, с теми, кто пережил опыт совместной работы, ставшей потрясающе успешной, радостной, остроумной и несколько иной, отличающейся от нынешней.

П: А что вам внушает такую уверенность?
Д: Возраст и мой недавний опыт, который оставил ощущение, что я в теме. Это настолько сладкий момент в моей карьере, и моей жизни, что просто странно, что они случились в ней одновременно.

П: Когда вы впервые почувствовали эту уверенность?
Д: Когда Джоель Сильвер собрал Шейна Блэка, Вэла Килмера и меня с моей женой на съемки маленькой картины «Поцелуй навылет». Сценарий был практически идеален, и мы с ним чуть-чуть поиграли, внеся небольшие изменения. Мне понравилось. Моя энергия была уравновешенной. Мы с Вэлом прекрасно совпадали, а Шейн был замечательным режиссером.

П: Фильм имел успех?
Д: Это был фильм, который никак не мог найти свою аудиторию. И проблема не в студии или в аудитории. Фильм был…

П: Как рыба с перьями?
Д: Именно так его и называли. Я почти забыл об этом, это было так давно. После этого работать с Дэвидом Финчером, Джейком Гиленхаалом и Марком Руффало над «Зодиаком» было практически погружением в классику… И с этого момента все пошло в плюс. Я пробовался на «Железного человека», и тем утром, когда позвонил Джон Фавро и сказал, что роль моя… я до сих пор задыхаюсь, когда вспоминаю. Это было приглашением к рогу изобилия возможностей. И все получилось.

Часть 3

П: «Солдаты неудачи» был бы реальным риском для любого актера. Когда вы играли актера, настолько чокнутого, чтобы верить в возможность перевоплотиться в чернокожего, вы не боялись реакции поборников политкорректности?
Д: Там был Бен Стиллер, который для меня является человеком, наиболее приближенным по духу к Чаплину сегодня, и как актер, и как режиссер. Он трепетно относится к деталям, но также любит отпускать поводок. Я еще подумал о фильме моего отца, Putney Swope, о талантливом чернокожем, который в 1968 г. в силу обстоятельств занимает высокое положение, получает настоящую власть. А затем я подумал обо всех прошедших с тех пор годах, о том насколько много чернокожих артистов – гораздо больше, чем людей одного со мной цвета кожи – повлияли на мое становление. Я думал об их борьбе, а потом и о своей борьбе. Тут уж безо всякого воображения я смог вывести реалистические параллели, и решил взять роль. Все эти связи вели меня… и, знаете что? Забудьте все, что я только что сказал. (Смеется.) Сердце мое было спокойно, и когда я понял, какой у персонажа голос, то уже не мог ничего испортить. Такое случилось до этого только один раз – с моим персонажем из «Прирожденные убийцы», который, и это интересно, тоже был австралийцем.

П: За свою роль в «Солдаты неудачи» вы были номинированы на «Оскар». Как вы перенесли эту церемонию, если сравнивать ее с той, когда вы были номинированы за «Чаплина»?
Д: Я не помню, как справлялся с чем либо, когда мне было 26, честно. Есть репортажи, возможно, они точны.

П: И что за репортажи?
Д: А кто его знает? Что я носил туфли на платформе и галстук из Магазина ужасов. Ну, да, это не репортажи, это факты, и я не говорю, что моя одежда отражала то, как я справлялся с ситуацией. Но, видите ли, я не думаю, что «Солдаты неудачи» -- фильм обо мне или о том, что я делал. Конечно, какая-то смелость была нужна. В целом это был интересный год. Была просто какая-то волна, оказавшаяся чем-то вроде поворотного пункта в истории американской культуры, и я каким-то боком оказался вовлеченным в нее, ну, скажем, где-то с краю.

П: Поясните?
Д: Я помню статью в «Роллинг Стоун», где говорилось о связи между моей ролью, которую приняли, которая не вызвала обиды, и возможностью избрания черного президента.
П: Ваша роль в «Солдатах неудачи» проложила дорогу Обаме в президенты?
Д: Не хочу сказать, что я ответственный за это (смеется). Оставим это историкам. Но не кажется ли вам, что я заслужил хотя бы какоуюнибудь дешевую экскурсию в Овальный кабинет?

П: Все это стало возможным благодаря «Железному человеку», роли за которую вы были вынуждены бороться.
Д: Я просто чувствовал, черт, эта штука для меня. Почему не я?

П: А кто был против идеи?
Д: Да, все. На кастингах мне приходилось находиться по обе стороны. И когда вы находитесь там в качестве актера, это всегда очень лично. Когда вы там от студии или как продюсер, присутствует свободный поток мнений, всплески интуиции, предыдущий опыт или недавние достижения … (нечто специфически актерское, наверное, что я не в состоянии понять - прим. пер.) … Возможно, именно я был тем, кто сопротивлялся дольше всех. Я сопротивлялся, не желая думать о себе в этих категориях, и что я могу проделывать все эти супергеройские трюки. Ну, может я и смог выглядеть на шесть футов в соответствующих ботинках. Я смог чуть подкачать руки, и не так сильно играть лицом при разговоре. Я смог ехать в джипе с кучей военных, перешучиваясь, и не выглядеть полным дебилом, когда вокруг стали взрываться бомбы. И, возможно, я даже выглядел, как тот, кто эти бомбы изготовил. Кстати, очень похоже на меня. В самом начале он не герой, и даже не собирается им становиться. Он ранен творением рук своих. Именно это мне очень импонировало. Мне было три года, когда Стэн Ли создал этого персонажа.
Разрешите мне взять никотиновую жевательную резинку. (Лезет в свой черный пластиковый кофр, набитый бутылками с водой, упомянутой резинкой и витаминными добавками.)

П: Эта штука работает?
Д: Ой, работает, чувак. Сигареты меня убивали.

П: И давно вы бросили?
Д: Если не считать недели в Италии, то уже год с половиной.

П: А там что, все курили?
Д: Да. Я почти не курил, а затем подумал, это просто глупо. Издеваетесь? Но, думаю, в следующий раз я с Европой справлюсь. О чем я говорил?

П: «Железный человек» и Стэн Ли.
Д: Ах, да. Я чувствовал какую-то странную связь со Стэном Ли, ведь я еще носил подгузники, когда он создавал своего персонажа, который прошел через все изменения и в течение долгих лет был супергероем второго сорта. Кстати, если бы не это, фильм о нем сделали бы гораздо раньше. Так что каждая его черта была правильной.

П: Как вы сумели получить роль?
Д: Я готовился к пробам настолько страстно, что просто в буквальном смысле, не дал шанса никому другому сделать работу лучше. Я еще никогда ни над чем не работал таким образом; я знал шесть или семь страниц диалогов, я продумал все возможные сценарии. В один момент на пробах я был настолько переполнен эмоциями, что чуть не потерял сознание. Я потом смотрел, тот момент прошел, и никто ничего не заметил. Но для меня это был тот самый долгий момент, который удерживает людей от игры в театре вот уже 30 лет – чистый незамутненный страх поражения.

П: Тем не менее, все получилось.
Д: Да. И я подвел себя к точке, когда смог поймать волну и не быть ею раздавленным. Я наблюдаю это все время. Люди думают, что они к чему-то готовы; они произвели подготовку, проверили свое снаряжение, и вот, когда что-то идет не так, и все летит кувырком – бах, приехали. Вас выбрасывает на берег.

П: Когда вы получили эту работу, для вас это стало величайшим моментом в жизни?
Д: Определенно, не величайшим моментом жизни. Это был замечательный момент в моей профессиональной жизни, и я был там, где должен быть. Я занимался с учителем в Лос-анджелесской академии винь-чун кун-фу. Когда вы становитесь на мат, вы уже не имеете права сходить. Мой ассистент Джимми вошел и сказал, что он не хочет прерывать нас, но что я должен ответить на звонок. Только в этот раз и больше с тех пор никогда, си-фу, сказал: «Почему бы и нет, если нужно, попей воды и ответь на этот звонок».

П: Как часто вы занимаетесь кун-фу, и что вам это дает?
Д: Я был в зале этим утром. Занимаюсь семь или восемь лет, может дольше. Недавно я удвоил длительность занятий до трех часов трижды в неделю, и меня это совершенно не утомляет. Смешно, но я думал, черт, я должен войти в форму для «Шерлока Холмса». Я понял причину, почему не особо изменился с увеличением нагрузки, потому что я в одной и той же форме в течение пяти лет. Из-за моих тренировок я в лучшей форме, какая только может быть, вот почему я не заметил особых изменений, даже несмотря на очистительную диету и все остальное дерьмо.

П: Что такое очистительная диета?
Д: У доктора Алехандро Юнгера есть программа, которая называется «Clean». Вы пьете шейк, съедаете ленч и это все. Сегодня я не на диете, потому что вчера закончилась моя диетная неделя. А завтра снова начинаю. Мне просто нужен один день.

П: Почему вы так этим увлечены?
Д: (Смеется.) Ну, любое объяснение, которое я дам сейчас, будет только отражением того, что, как я думаю, я знаю. … Вот вы задаете себе вопрос, «почему у меня такой вес? О, этот вес – стресс». Нет, для меня это то, в чем я уверен по поводу себя. Когда мы делали «Солдат неудачи», моя жена сказала: «Ты немедленно должен сесть на диету. Без обид, Дауни, но ты толстый… для себя. Да, для любого». А я ей: «Но я чувствую себя прекрасно»! А затем пошли такие штуки: «Можно передохнуть? А это важно, чтобы я стал идеальным образцом»? Все это сводится к тому, как я думаю, что хочу, чтобы меня воспринимали. Но ответом на вопрос будет дисциплина: а дисциплина для меня равноценна уважению. Дело даже не в самоуважении; это уважение к жизни и тем возможностям, которые она предоставляет. И никакого потакания. Я, к счастью, пересмотрел целую кучу вещей, которых я не хотел видеть в своем «списке нежелательного», несмотря на ясное понимание, что я не мог справиться с ними. В конце концов, от всего, чем, как я думал, я жертвовал, я отказался потому, что так стал чувствовать себя лучше.

Часть 4

П: Насколько близко вы подошли к черному поясу?
Д: Следующий на очереди экзамен на коричневый пояс. Было время, когда я сосредотачивался на степенях: экзамены шли один за другим, то слишком быстро для меня, и я не мог хорошо подготовиться и показать класс, то слишком медленно, и мне казалось, что у меня уже должен быть пояс более высокого уровня. Я начал продвигаться вперед, когда перестал сосредотачиваться на цвете тряпки, обмотанной вокруг пояса, и начал больше внимания обращать на те три-пять ошибок, которые постоянно допускал на любом уровне. Если это может послужить метафорой ко всему – хорошо.

П: Какую часть этой деятельности вы цените больше всего?
Д: Ученичество. У меня есть инструктор. Он мой учитель и останется им до тех пор, пока один из нас не покинет этот мир. Для меня это не вопрос преданности; это решение. И, кстати, это не связано с результатом, то есть с самозащитой, или грозным видом, в результате чего люди интуитивно не входят в твое жизненное пространство. Это все имеет отношение к моей бдительности по отношению к принятым мною решениям.

П: Ваша жена продюсирует ваши фильмы и работает с вами бок о бок как партнер в вашей продюсерской компании. В чем вызов такого смешения бизнеса и личной жизни?
Д: Это постоянное напоминание себе и партнеру, через опыт или спокойствие, что вы искренне предпочитаете быть в его обществе, чем обходиться без него. И иметь достаточное количество необходимых различий внутри вашего союза. Еще одно – и на эту тему были написаны тома – нужно некое соотношение позитива на каждую стрессовую ситуацию между партнерами. На каждую ссору, нужны пять моментов подлинной близости и понимания. Эта же статистика применима и к нам. Физика близости, для сокамерников или для тех, кто живет вместе, сводится к уважению друг друга. Иногда я чего-то не хочу, а просто хочу, чтобы меня уважали, чтобы меня слышали. Я не хочу, чтобы мной руководили; хочу, чтобы она следовала моим указаниям. Но так никогда не будет, кроме моментов, когда это случается, и тогда это здорово.

П: И как часто это случается?
Д: Вчера ночью случилось, длилось секунду.

П: Вы говорили, что хотите детей. У вас есть сын-подросток Индио. Вы хотите мальчика или девочку?
Д: Я думаю, мы должны попытаться соорудить девочку, потому что мне не нужен еще один конкурент-представитель мужского пола; я не желаю, чтобы Индио чувствовал, что в моей жизни есть другой мальчик. Но я не знаю, что нам надо для этого сделать. Может нам все это поместить в ложку или повиснуть вниз головой? Конечно, все это неправильно, и я думаю, погодите, я ведь не созрел для принятия решения. Это самый глупый разговор, вообще, потому что похож на игру «орел или решка»? В 50 процентах вы правы, остальные 50 процентов – нет. Думаю, что у нас будет девочка.

П: И как скоро? Уж это-то в пределах вашего контроля.
Д: Думаю, что месяцев через 18 я буду уже по локти в детских какашках. Заявляю это прямо сейчас.

П: Что вас привлекает в том, чтобы вновь стать родителем, пройти через все это?
Д: Дайте подумать. Что в плюсах? Делать то, что от тебя ожидают, что кажется праведным. А еще это, 18 лет (с точки зрения закона) неблагодарного труда, крови, пота и слез.

П: Одна из ваших целей – режиссура. Это у вас в крови?
Д: Думаю, да. Уверен, это часть какой-то метаморфозы.

П: Насколько сильно ваш успех повлиял на вашего отца?
Д: А все относительно. Как-то я хотел встретиться с Полом Томасом Андерсоном. Отец отправился сюда на поезде, потому что он не летает на самолетах. Я спросил: «Что собираешься делать?» Он продолжает: «Собираюсь пойти на игру «Доджерсов» с Андерсоном, и мы…» Я ему: «Что?» А он в ответ: «Вам, ребята, нужно встретиться.» (Смеется.) И я пошел на ужин с этими двумя.

П: Как вы думаете, когда вы займетесь режиссурой?
Д: Через три года.

П: Ваша карьера пошла в гору после «Железного человека», «Солдат неудачи» и «Шерлока Холмса». Сейчас у вас начинается новый изнурительный раунд больших проектов.
Д: Я снимаюсь в «ШХ2», затем в «Гравитации» и потом в «Мстителях». Я обещал себе, что больше этого делать не стану, но в «Гравитации» легкий график. И вообще, как говорил Ноэл Кауард (англ. драматург – прим. пер.), работа – это большая радость, чем радость.

П: Вы считаете так же?
Д: Я считаю, радость вне работы– то, что я могу восстановить связь с собой настоящим. Поехать с женой в Биг Сюр (мало популярный район побережья Калифорнии – прим. пер.), взять пару великов напрокат, проехать миль 17, зайти в какой-нибудь магазинчик сэндвичей нью-эйдж, взять краски и сделать пару набросков. Когда я предоставлен самому себе, я счастлив в любом из этих режимов.

П: Джейми Фокс рассказал «Плейбою», что ключ к успеху Тома Круза и Уилла Смита в том, что они стараются победить тебя во всем. Они переполнены духом соперничества. В вас это есть?
Д: Я являюсь собственной версией этого. Чувствую себя так, как будто в эту жизнь меня выплюнул кит. Если у меня появляется план, я никому не позволяю над ним смеяться или топтать его.

П : Достойно.
Д: Да, и мне это нравится. Но я не из тех, кто должен любой ценой обыграть вас в пинг-понг, потому что иначе не сможет есть. Моя епархия, мой «Восьмиугольник» это то, что мы снимаем, и у меня есть вера в то, что происходит между командами «Мотор» и «Снято». Но если ваша жизнь так же трудна, как и у всех, и ваши нагрузки не имеют ничего общего с тем, что вас пудрят для чертовых крупных планов, то перспектива провести день на относительно безопасной съемочной площадке вас вряд ли напугает.

П: Что беспокоит вас больше всего?
Д: Я заметил, что беспокоиться – это все равно, что молиться о том, чего вы не желаете. Я не беспокоюсь, но наблюдаю, к чему склоняется мой ум. Меня переполняет ощущение, что если сердце находится в правильном состоянии, и с недавнего времени мне удается этого достичь, в твою жизнь входит очередная правильная вещь.

Часть 5

П: Вы верите в судьбу? Это была дорога, которую вам нужно было пройти, чтобы оказаться там, где вы сейчас находитесь?
Д: Я не обязательно верю в то, что мне предначертано где-то находиться, но я знаю, что существует множество вероятностей. Некоторые из вероятностей, которые кажутся наименее вероятными, в принципе, и являются тем, куда я направляюсь. За последние несколько лет, многие из моих ровесников, которые вели очень здоровый образ жизни, столкнулись с серьезными проблемами со здоровьем. Я подвергал себя риску кучу лет и совершенно здоров. Я также знаю, что некоторые мои приятели жили счастливой жизнью в течение четверти века, и только пять–шесть лет, как я сам познал относительное счастье – под счастьем я подразумеваю ощущение спокойствия, а не постоянного ожидания, что вот-вот что-то произойдет.

П: Что есть самое лучшее в процессе старения?
Д: Думаю, в этом есть что-то благородное. Пытаюсь вспомнить, где же это случилось – пожалуй, на «Железном человеке - 2». В окружении молодых людей и девушек до 30, неожиданно понял, что для них я – представитель «старой гвардии». Моя история для них – е**нный «исторический период». Даже в свои самые поганые времена я всегда представлял себя 75-летним старцем, общающимся с восходящими звездами. Тогда это была только фантазия.

П: Как вы смотрите на волну новейших звезд таких реалити-шоу, как Situation, Snooki, Kim Kardashian – людей, ставших знаменитыми благодаря тому, что выносят свою жизнь на телеэкран?
Д: А все, как всегда – кто-то где-то становится знаменитым благодаря чему-то. Если бы я родился не в 1965, а в 1975 или в 1985 году, не стал бы этого делать.

П: Почему?
Д: Потому что петля обратной связи настолько сильна, что я бы точно спекся, если бы мне пришлось вкалывать пару десятков лет полным е**нным нариком-кокаинистом – я, правда, не утверждаю, что для этого вообще когда-то было подходящее время. Честно, вот мы тут обговаривали это на все лады в контексте сегодняшнего дня, я оглянулся назад и подумал, елки, а был ли у меня выбор? Думаю, что был, всегда. И почему я не видел этого до того момента, когда, наконец сумел увидеть? Если и есть причина, я не могу полностью ее осознать? Но фишка в том, что я не тороплюсь. Я почти знаю, что ответ на этот вопрос – признак конца строки. Просто это так странно, чувак. Я имею ввиду, просто даже думать о том времени, когда мы делали то последнее интервью. В 1997 году, говорите?

П: Да, в 1997.
Д: Это же почти два семилетних цикла назад. Ого.

П: Возвращаясь туда, вы любили сорить деньгами. Сейчас, когда вы зарабатываете очень много, что это для вас значит? В чем сегодня для вас состоит удовольствие обладания деньгами?
Д: Ну, у меня довольно большая семья. А еще во мне сидит такой маленький знаток всего, приколист и транжира, это в моей ДНК. Давайте представим, что вышел «Чаплин», я сделал все правильно, не подсел на наркотики и вел себя тогда так, как сейчас. Гарантирую вам, у меня был бы целый склад забитый винтажным барахлом, и, возможно даже, с бронзовой статуей меня – в общем, был бы кричащий памятник успеха и расточительности. Сегодня для меня расточительство – покупка кучи футболок и кроссовок. И я все еще смотрю на ценники, потому что считаю все это смешным.

П: Вы бы справились с успехом тогда?
Д: Нет. Сегодня я боюсь правильных вещей.

П: Чего вы боитесь?
Д: Неверия (или неверности - прим. пер. - слово одно, что он имел ввиду неясно, так что - на выбор). Утратить мое чувство смирения. Оглядываясь назад, я думаю, Господи, я мог бы пропасть, я мог бы спечься, я мог бы остаться нищим, и… о, Господи, какая поучительная история. (Смеется.) Я все еще могу. Под боязнью неверия я вот что подразумеваю, у меня есть понимание того, насколько осторожно нужно выстраивать те вещи, которые действительно чисты и просты. И у меня нет искушений, потому что я не настраиваю себя на частоту искушения. Со всеми женщинами, кроме моей жены, я общаюсь только на уровне, исключающем обмен феромонами. Она этого заслуживает.

П: Вы вытащили себя из пике и показали, что это возможно в то время, когда любая ошибка немедленно и неотвратимо становится известной. Пристальное внимание не слишком тяготит?
Д: Неа. Не думаю. Говоря относительно, для того, кто живет в полу-демократичной стране в 21 веке, это все вообще не проблема. Это может быть проблемой, если вы – часть системы. Но зачем делать себя частью системы? Чего вы тогда хотите? Некоторые недостаточно сильны, чтобы выдержать жестокую реальность своего положения.

Часть 6

П: Люди должны брать на себя ответственность за самих себя?
Д: Но они же сами все это создают. Каждый сам создает себе все, что вокруг него. По-моему, может быть только так: берите на себя ответственность, нравится вам результат или нет, то, что с вами происходит – это то, что вы так или иначе сотворили, и в чем, так или иначе, участвуете. Те, кто думают, я – жертва, меня обманули, на самом деле являются людьми, застрявшими в ситуации. Я знаю, что говорю, потому что сам люблю разыгрывать эту карту, когда устал, огорчен или взвинчен! Можете поверить? Я же ничего не сделал! На самом деле сделал.

П: Вы принимаете собственную вину?
Д: Я не мог поверить, что это заняло так много времени. Но, опять-таки, когда садится солнце, когда начинается вечеринка, совсем не в жилу, чтобы твой дом попал под облаву. Ты думаешь: я все время торчу в окне в нижнем белье, потея в ожидании копов, а они никогда не приходят. Я подумал обо всех тех тысячах раз, когда они не появлялись и расслабился. И тут они пришли. Вот почему я в восторге от всех этих шоу Bad Girls, Jerseylicious, Inside American Jail и Lockup. А лучшее – в Великобритании; я смотрел, когда был там, снимался в «Шерлоке Холмсе». Оно называется Banged Up Abroad, что означает, «Заперты за границей». Там всегда смешно.

П: И что вас привлекает в тюремных шоу?
Д: Прежде всего, веселят постановочные моменты, которые недостаточно убедительны для меня. Это создает некую эстетическую дистанцию. А еще мне нравятся интервью с теми, кто переживает какой-то катарсис. Они всегда начинаются со слов: «Я типа чувствовал, что не должен этого делать». (Смеется.) И никто никогда не говорит: «Я провозил на себе партию гашиша, потому что это должно было озолотить меня». И на этом шоу они никогда не говорят: «Это было в первый раз». Они описывают именно тот раз, когда их поймали. Я пытаюсь сказать, что я являюсь частью культуры, которая в равной степени чувствует удовольствие, отвращение и успокоение от созерцания страданий любого, выбранного наугад человека.

П: В 2004 году вы записали альбом и потом рекламировали его на «Шоу Опры». Он получился таким, каким вы хотели?
Д: Нет, не получился. На самом деле, Труди Стайлер как-то перебирала их со Стингом вещи при переезде и нашла демо-кассету, которую я им насильно всучил году в 1988 или 1989. Мне кажется, я даже помню этот момент. Я еще приложил скарабея, потому что думал, что у Стинга и меня случилась внезапная трансмутация, потому что я въехал в его альбом «Synchronicity» лучше всех в мире. Я снова послушал эту демо-запись и обалдел, там были моменты, которые просто доказывали, что да, я был реально поглощен музыкой. А остальное – белиберда, как у тех, кто подходят ко мне, когда я направляюсь на шоу «Доброе утро Америка» и суют мне в руки свои диски.

П: Сколько раундов «American Idol» вы бы прошли?
Д: Да, я бы выиграл!

П: Так-таки и выиграли?
Д: Знаете что? Я вообще-то не очень много смотрел эту передачу, чтобы сказать наверняка. Некоторые из этих детей просто могут убить песней. Для меня все это попахивает дерьмом, и вот одна из классных вещей, связанных с возрастом: я достаточно уверен в себе как в певце, чтобы сходить со своего пути и делать это снова.

The End