Заявка 19

[risowator]

Джон/Шерлок. Fluff, Hurt/comfort. song-fic.


Джон женился, живет спокойной, размеренной жизнью. Однажды ему звонит миссис Хадсон и сообщает, что Холмс серьезно ранен. Джон, естественно, сразу же приезжает...
Автор, прошу, выведи на хэппи энд....

@темы: фест

Comments

[Гость]

Исполнение 1


Все началось с ночного звонка. Нет, все началось раньше, когда после свадьбы мы с Мери поселились в северо-западной части Лондона, недалеко от вокзала, на тихой, спокойной улочке, где соседи, если и интересовались частной жизнью друг друга, то с чисто британской вежливостью не показывали этого явно. Я завел небольшую, но приносящую неплохой доход практику, и жизнь потекла неторопливым, вполне предсказуемым потоком. Можно сказать, выражаясь метафорически, мой корабль обрел наконец-таки счастливую семейную гавань, ушел от прежних бурь и захватывающих приключений, но вот был ли счастлив капитан?

Все чаще меня стали посещать воспоминания о нашей с Холмсом прежней вольной жизни. Не то, чтобы я был чем-то недоволен… Мери была прекрасной женой, чуткой и любящей. Она окружила меня заботой и вниманием, предугадывала все мои желания. Кружевных салфеток, как предсказывал Холмс, конечно, не было, но вязаная жилетка (кто только учит девушек этим глупостям), чуть только в Лондоне задувал норд-ост, и горячий чай с малиной (вместо старого доброго портвейна), едва мой нос начинал дышать не так, как надо (разумеется, по мнению Мери), мне были обеспечены.

Я не жалуюсь. Нам хорошо вместе. Вместе. Хорошо. Почему же иногда так тоскливо? Почему хочется вернуть то время, когда я был свободен, и каждый день до краев был наполнен событиями, опасностями… и Холмсом?!

Что-то давненько я не видел его, не слышал его «ну же, Ватсон, что вы думаете по этому поводу». И этот его, особенный, быстрый взгляд из-под ресниц, вызывающий каждый раз беспричинную радость в ответ. Интересно, распутал ли он то дело с пропавшим мужем леди N и все так же использует его дедуктивный талант старина Лейстрейд в раскрытии особенно запутанных преступлений? Нужно будет завтра обязательно заглянуть на Бейкер-Стрит.
- Спокойной ночи, дорогая. Устала? Нет, точно устала? Ну, спи, мой ангел.

Поспать той ночью было не суждено. Противный тревожный звук звонка вырвал меня из полудремы и заставил сердце взволнованно забиться от предчувствия чего-то недоброго. Не люблю ночных звонков, и хотя мне часто приходится вставать и идти ночью к больному, нуждающемуся в срочном лечении, но каждый раз я жду самого худшего от таких неожиданных вызовов. В этот раз предчувствие себя оправдало вполне.

Быстро одевшись и сбежав по ступенькам вниз, я открыл дверь и увидел на пороге мальчишку-посыльного, одного из тысячной армии юных голодранцев, берущихся за несколько пенсов выполнить любое поручение. Холмс частенько пользовался их услугами в своих расследованиях.
- Доктор Ватсон, сэр? – юнец пытливо смерил меня взглядом из-под светлой челки.
- Он самый.
- Это вам, - он сунул мне записку и стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока я читал ее при неверном свете уличного фонаря.

Смысл двух коротких фраз не сразу дошел до моего не вполне проснувшегося сознания, и потребовалось еще раз перечитать записку, прежде, чем я понял, о чем идет речь: «Холмс ранен! Умоляю, приезжайте скорее! Миссис Хадсон».
Мне, конечно, и раньше случалось зашивать раны сыщику, полученные им или на ринге в бойцовском клубе, или в схватках с отбросами Ист-Энда, но что-то в общем тоне этой записки заставило меня поторопиться. Быстро собрав все нужное и предупредив Мери, чтобы не ждала меня, я спустился вниз. Хорошо, что мальчишка приехал в нанятом нашей хозяйкой кэбе. Пятнадцать минут – и вот уже знакомые дом и дверь. Меня ждали: как только кэб остановился, дверь открылась, и в прихожей я увидел миссис Хадсон со свечой в руке. Несмотря на всегдашнюю свою сдержанность, она не смогла скрыть следы волнения на своем лице, и по тому, как дрогнул ее голос, когда она поприветствовала меня, было ясно насколько это волнение сильное:
- Доктор, он не приходит в сознание, и я боюсь, не нужно ли послать и за священником?
- Доверьтесь мне, миссис Хадсон, - я ободряюще улыбнулся ей, хотя на душе у меня скребли кошки и совсем не было той уверенности, которую я хотел показать.

Последующие полчаса вспоминаются мне, как дурной сон. Едва зайдя в полутемную комнату, я сразу отметил и чересчур резкую бледность лица Шерлока, и страдальчески закрытые глаза. И, что особенно мне не понравилось, как врачу, повидавшему не одного раненого на войне в Афганистане, так это темные круги вокруг глаз и заострившиеся черты лица дорогого моего друга.

- Холмс, старина, вы слышите меня? – я дотронулся до его влажного лба. У него явно был жар. Миссис Хадсон (как же нам повезло с нашей хозяйкой!) одновременно готовила все, что могло мне потребоваться, и рассказывала то, что могло пригодиться. Знала она, конечно, немного, но основное я уяснил. Холмса принесли какие-то люди полчаса назад. Был сильный взрыв в доках, где ранило его и еще двух человек. Оказавшийся поблизости аптекарь кое-как перевязал их, а один из докеров узнал сыщика.

С помощью миссис Хадсон я быстро оголил грудь Холмсу. Пока миссис Хадсон снимала пропитанную кровью повязку и промывала кипяченой водой раны, я невольно залюбовался безупречным сложением тела Холмса. Даже израненное оно вызывало не жалость, а восхищение своей античной красотой. Красиво развернутая грудная клетка с трогательной ложбинкой посередине, аккуратные кубики пресса на животе, одновременно сильные и изящные руки, с длинными пальцами музыканта. Это тело могло рассказать о своем хозяине многое тем, кто умел читать его знаки. Я знал большинство из этих следов былых сражений. Даже с закрытыми глазами я мог перечислить, где и какой шрам располагался и когда он был получен (и если шрамы украшают мужчину, то Холмс был самым красивым мужчиной, которого я знал).

Я прозондировал раны, извлек пару осколков и наложил на одну швы. Все, что мог сделать, я сделал, и оставалось только сидеть и ждать, остальное уже будет зависеть от везения и кошачьей живучести Холмса. Сколько раз этот удивительный человек собирался убивать себя, ввязываясь в опасные приключения! Сколько раз еще мне предстояло уповать на чудо?

Я взял его руку и нащупал тонкую пульсирующую жилку. Сердце работало в бешеном ритме. Казалось, оно сорвалось с привязи и несется куда-то вскачь в одному ему ведомом направлении. Выдержит ли оно этот ритм в этот раз?

И вдруг я представил, что Холмс умер. От одной этой мысли мне стало плохо, и холодный пот прошиб меня. Я с тревогой вгляделся в лицо друга. Прошло уже достаточно времени, но Холмс так и не пошевелился, и не один мускул не дрогнул на его лице. Он не приходил в сознание, и это был плохой знак. Что-то шло не так и могло привести к быстрому трагическому исходу. Мне стало вдруг холодно, так холодно, словно ледяной ветер коснулся меня своим дыханием. Эта ночь, мрачные тени в комнате, бледное лицо Холмса и моя беспомощность перед вечностью. Я в отчаянии закрыл глаза.

Неужели мне суждено потерять его сейчас?! И уже никогда не будет в моей жизни ни теплых дружеских вечеров вдвоем у камина (с бокалами вина и восхитительным запахом крепкого сигаретного дыма), ни бессонных ночей где-нибудь в засаде, когда адреналин с головой захлестывает тело, заставляя сердце биться быстрее и острее чувствовать красоту и вкус жизни и теплоту дружеского плеча в минуты опасности.

Воображение так ярко нарисовало мне это плечо, что я не удержался, протянул руку и дотронулся до него. Оно было горячим и живым. Хотелось сжать его сильней, чтобы передать через это прикосновение часть своей жизненной энергии, так необходимой моему другу сейчас. Почему же все-таки он так долго без сознания?! И почему он без меня участвовал в этом опасном приключении? Почему после свадьбы он ни разу не потревожил меня, и, несмотря на активное сопротивление моей женитьбе до, после он, словно смирившись, не напоминал о себе, не писал и не искал моей помощи?! Будто любовь к Мери убила нашу дружбу!

Я передвинул руку на грудь сыщика. Сердце все так же трепетало, как пойманная в силки птица, а кожа была влажной от обильно выступившего пота. Надо бы найти платок или полотенце. Я подошел к комоду и выдвинул верхний ящик, где, как я хорошо помнил, он хранил платки, перчатки и дорогие галстуки. И если в комнате сыщика обычно царил беспорядок, то к личным вещам Холмс относился достаточно трепетно. Все было аккуратно разложено по отделениям, и только лежавшая сверху книга была явно не на месте. Мне она показалась смутно знакомой, и я заинтересованно взял ее. Черт! Это же моя книга! Она пропала у меня в суматохе переезда на новую квартиру, и я тогда еще подумал, что грузчики ее просто потеряли. Оказывается, ее взял Шерлок, но зачем? Это были стихи вошедшего недавно в моду французского поэта Поля Верлена. Вот никогда бы не подумал, что Холмс интересуется поэзией!

А что это за закладка внутри? Я раскрыл книгу и обнаружил фотографию. Я помнил ее. Мы с Холмсом как-то гуляли в Риджентс-Парке. Уже возвращаясь домой и увидев вывеску на фотоателье с призывной надписью «Прекрасные мгновения в подарок от господ Эллиота и Фрая», решили подурачиться и заказали себе снимок. Я помню, как фотограф долго искал положение, все кружил вокруг нас, радостно щебеча, как Холмс подначивал меня, шепча мне на ухо, что мы выглядим с ним словно супружеская пара, и как, наконец, когда он довел меня своими шутками почти что до истерики, он вдруг крепко обнял меня, задорно смеясь. На фото мы получились настолько счастливыми и бесшабашными, смеющимися и юными, что теперь, разглядывая этот снимок, я невольно улыбался, вспоминая наше милое ребячество.

Многое я отдал бы сейчас, чтобы опять почувствовать, как Холмс обнимает меня, крепко прижимая к своей груди, как горячо шепчет мне в ухо: «Ватсон, вы как пугливая гимназистка, расслабьтесь, не зажимайтесь так. Я ведь вас не съем. И не изнасилую. Вы ведь не думаете обо мне столь плохо, мой дорогой?» Эти его шутки! Всегда на грани приличия, но была в них какая-то непостижимая прелесть, дурманящая сладкая истома. И я с удовольствием отвечал на них, втягиваясь в эту захватывающую игру двусмысленностей.

[Гость]

продолжение

Чертов Холмс! Я с тревогой взглянул на него. Меня уже серьезно пугала его неподвижность. Хотелось схватить его за плечи и потрясти как следует, приводя в сознание, увидеть взгляд его живых черных глаз. Отложив книгу, я взял платок и, намочив его, провел влажной тканью по пересохшим губам Холмса. Губам, которые могли сурово сжиматься, когда Холмс сталкивался с очередным проявлением отвратительных сторон человеческой натуры, и которые могли растягиваться в такой задорной улыбке, не ответить на которую было просто невозможно.

Я отер пот с его лба, откинув рукой челку. Мне так часто хотелось прикоснуться к его волосам, погрузить пальцы в эти темные волнистые пряди, что теперь, не удержавшись, я провел по ним рукой, воплощая в реальность давно подавляемое желание. Каким блаженством, оказывается, было касаться длинных волос Холмса, гладить их, скользя рукой от чуть тронутых сединой висков к затылку! Вдруг я заметил, что пальцы мои окрасились в красный цвет. Кровь? Так он ранен еще и в голову? Как же я не заметил этого раньше? Виноваты были темно-бордовые наволочки, которые так любил Холмс, и которые помешали мне вовремя обнаружить кровотечение. Так вот откуда этот затяжной обморок и эта резкая бледность. Раны головы очень коварны. И сильное наружное кровотечение при этом еще не самое страшное. Часто раненые умирают от кровоизлияния вовнутрь. Я осторожно прощупал место ранения: кожа была сильно рассечена, но удар, по-видимому, пришелся по касательной, и череп не был поврежден.
Хвала Всевышнему! Легкое сотрясение, которое должно было пройти без последствий, ну а раны – это мой конек, и как с ними бороться, я знаю.

Вот теперь, впервые за всю эту длинную ночь, у меня появилась уверенность, что все закончится хорошо. Ледяной обруч, державший мое сердце в страхе, распался, и я смог свободно дышать. Что же это со мной происходит, в самом деле? Как это Холмс, пусть единственный и самый дорогой мой друг, занял такое место в моем сердце? Почему мои мысли заняты только им, и страх потерять его для меня горше смерти? И как из квалифицированного военного врача-хирурга я стал личным врачом и биографом сыщика и получаю удовольствие, возясь с его ранами и пунктуально описывая его полную опасных приключений жизнь? И думаю, думаю о нем каждый день. Я и на Мери женился, лишь бы сбежать от всего этого, но от себя, по-видимому, не убежишь. Что это? Редкая форма мазохизма? Наваждение? Магия? Или…

Я захотел еще раз взглянуть на нашу с ним фотографию и раскрыл книгу там, где она была заложена. Мой взгляд упал на строчки стихотворения, кем-то старательно подчеркнутые. Я прочитал их, чувствуя, как щемящая тоска и светлая радость заполняют мое сердце:


Под лампой светлый круг и в очаге огонь;
Висок, задумчиво склоненный на ладонь,
Взор, что туманится, любимый взор встречая,
Час книг захлопнутых, дымящегося чая.

А на следующей странице строчки заканчивались странным наброском, сделанным черной тушью и изображающим юношу с длинными, как у девушки, темными волосами, с обнаженной грудью, виднеющейся в распахнутом вороте рубашки, и протягивающего на ладони истекающее кровью сердце:

Вот вам цветы, плоды, зеленой ветки взмах,
Вот сердце, - лишь для вас оно стучит бессонно.
Не мучайте его – оно у вас в руках,
На этот скромный дар взгляните благосклонно.

Пролистнув еще две страницы, я почувствовал, как жаром обдало мои щеки и стало тяжело дышать. Это был крик души. Души, гибнущей в пламени страсти. Что хотел сказать поэт, я не знаю, но что увидел для себя в них Холмс, каким особым смыслом наполнил эти простые слова, только начало открываться моему прозревающему взору:

Безумство плоти без предела,
Меня лелеет это тело,
Священнейшая плоть твоя!
Зажженный страстностью твоею,
От этой плоти пламенею,
И, черт возьми, она – моя!

До наших душ нам что за дело!
Над ними мы смеемся смело, -
Моя душа, твоя душа!
На что нам райская награда!
Здесь, на земле, любить нам надо,
И здесь нам радость хороша.

Возможно, ответ мы находим совсем не там, где ожидали его найти. Этой ночью я нашел его в маленькой книге стихов, помеченных рукой Холмса и приоткрывающих завесу над загадочной и суровой душой моего друга. Последнее стихотворение дышало такой нежностью и любовью, страданием и светлой печалью, словно показывало, какой хрупкой эта душа была на самом деле:

И вам довольно только взгляда
Или движенья одного,
Чтобы из рая моего
Меня повергнуть в бездну ада.

Но лучше мне от вас бежать,
И пусть бы душу ожидали
Неисчислимые печали,
Я не устану повторять,
Встречая в счастии высоком
Надежд неизмеримый строй:
«Я вас люблю, я вечно твой,
Не побежден суровым роком!»

Что-то мне подсказывало, что не о Прекрасной Даме думал Холмс, когда подчеркивал эти слова. И в моем сердце они рождали совсем не тот образ, который я мог бы ожидать там увидеть.

Ночь прошла. И рассвет уже окрасил стекла в окне в нежно-серый цвет. Дыхание Холмса теперь было ровным и спокойным, а лицо не напоминало больше своей бледностью маску мертвеца. Я взял его руку, нащупывая пульс, и от моего легкого прикосновения он, наконец-таки, очнулся, вздохнул и открыл глаза:

- Ватсон? Что со мной? – он с удивлением взглянул на меня, на свою руку в моей руке.
- Вообще-то вы ранены.
- А почему голова болит? – он дотронулся до того места, где я закрепил повязку.
- Не нужно было пытаться пробить ею стену.
- Это вы перевязали меня?
- Да, пришлось вас слегка подзаштопать.
Его взгляд упал на раскрытую книгу, лежащую на столе, на нашу с ним фотографию. Он слегка побледнел и, пытливо взглянув на меня, спросил:
- Ватсон, как давно вы уже здесь?
- О, достаточно давно, чтобы успеть прочитать эту книгу, - я слегка выделил голосом последние два слова. – Ох, и испугали же вы меня, мой друг. Спали, точно Спящая Красавица. Я уж подумал, что никогда не разбужу вас. А если серьезно, Холмс, я боялся, что потерял вас навсегда. Пришлось применить к вам исключительные меры.
- Ватсон, вы что, целовали меня?
- Нет, конечно! Но собираюсь это сделать в ближайшем будущем.
Холмс с подозрением взглянул на меня:
- Кажется, вы обрели чувство юмора этой ночью?
- Холмс, я обрел вас! И престаньте опять дурачить меня и себя! Больше вам это не удастся!
Холмс удивленно приподнял бровь:
- Ватсон, вы говорите загадками, объяснитесь.
- Вы подлый обманщик, Холмс! Как вы могли так жестоко обойтись со мной?! Почему не сказали мне, а предпочли молча уйти в тень? – я крепче сжал его руку, хотя он и не делал попытки отнять ее. – Почему? – я с мольбой взглянул на него, я хотел услышать от него правду.
Он тяжело вздохнул:
- Потому что я боялся, мой дорогой.
- Чего?!
- Потерять вас. Я надеялся, что вы сами все поймете, и мне казалось, что и вы питаете ко мне… м..м..м… не только дружеские чувства. Но ваша женитьба на Мери убедила меня в обратном.
- Холмс! Мне иногда хочется придушить вас! Если бы вы… вы… не играли в благородство…
- Заметьте, мой друг, что и доля вашей вины здесь есть.
- Да, я считал, что вы интересуетесь мной только как компаньоном в своих расследованиях. Одаренный вашей дружбой, я боялся оказаться недостойным этого дара. Короче, я струсил, Холмс, я сбежал, я предал вас, - я сокрушенно опустил голову на грудь.
- Мы оба ошибались, Ватсон, - Холмс легко коснулся моей щеки, затем скользнул к подбородку, приподнимая мое лицо и с нежностью смотря мне в глаза. – И что же нам теперь с этим делать?

Я задумался, потом улыбнулся идее, пришедшей неожиданно в голову:
- Знаете, Холмс! Помнится, у вас есть замечательное поместье где-то под Чичестером. Мы отдохнем там, зажарим ягненка, только вы и я!
- Ватсон! – Холмс с преувеличенным возмущением перебил меня, - А как же Мери?!
- Ну, мы и ее тоже возьмем. В конце концов, поместье большое – там всем хватит места. К тому же ваш брат Майкрофт такой милый. Мне кажется, мы чудесно проведем там время!
- Обещаете?
- Обещаю!

[Гость]

Отлично, только зачем брать опять с собой в поместье Мэри, может она дома останется?))) Или она должна остаться с Майкрофтом)):dances Холмс ) такой романтично-поэтичный Точно должно быть продолжение... на "даче"